EN
ОБЫКНОВЕННЫЕ УЖАСЫ БЛОКАДЫ
Кажется, о блокаде уже рассказано всё. Многие слова уже являются затертыми, а многие фразы кажутся банальными. Что нового могу сказать я о блокаде Ленинграда? Чем дополню блокадную летопись?
Размышляя над этими вопросами, я вдруг по-новому для себя прочитала давно известные строки Р. Рождественского: «Это нужно не мертвым, это надо живым».
Да, это мне надо сказать свое слово о войне – пусть не новое и неяркое. Но свое. И тем самым заявить миру: время не властно над подвигом ленинградцев. Подвиг ленинградцев чтит мой взрослый сын, потому что он слышал воспоминания о тех страшных событиях от своей бабушки. Я хочу, чтобы подвиг чтили мои внуки и правнуки, как новое поколение победителей!
За свободу Ленинград заплатил высокую цену. В числе погибших и выживших в блокаду есть и мои родственники. О них я знаю из рассказов моей мамы, жителя блокадного Ленинграда Ярошевской (Лебедевой) Елены Андреевны.
Ей было 16 лет, когда началась война. По рассказам мамы, первые дни войны запомнились солнечными и ясными. Ощущение беды наступило не сразу. Тревога нарастала постепенно, ускоряясь, усиливаясь, с каждым днем становилась все сильнее, громче, грознее…
Из воспоминаний Е.А.Ярошевской (Лебедевой): «8 сентября 1941 года Ленинград был взят в блокаду с суши. Начались бомбежки города, в отдельные дни длительные и изощренные. Примерно с 4-х часов утра фашисты начинали бомбить город с воздуха в течение 20-25 минут, потом 5-10 минут перерыва и начиналась артиллерийская бомбежка, 5-10 минут перерыва и новый налет с воздуха… И так продолжалось до 24-х часов. Четыре часа ночного отдыха и на следующий день все опять повторялось с немецкой педантичностью.
То, что мы пережили в те годы, и сейчас не поддается осмыслению и описанию. И сейчас мне кажется, что все это было не в реальной жизни, а в каком-то другом измерении.
Главное – ГОЛОД!!! Буквально в первые дни войны (в июле или августе 1941 г.) по наводке шпионов немцы разбомбили Бадаевские склады со стратегическим запасом продовольствия, водокачку. Голодные дни наступали очень быстро. Выдачу продуктов сокращали резко. В ноябре 1941 года норма выдачи продуктов опустилась до минимума: работающим 250 г хлеба, детям и иждивенцам 125 г хлеба. Пытка голодом была невыносима. Люди становились безумными. Ели все, что можно было жевать: вымачивали и варили ремни, горчицу, столярный клей; рога, копыта, кости, закопанные на мясокомбинате еще в мирные дни; землю, по которой разлился сахар во время пожара на Бадаевских складах, и многое – многое другое, практически несъедобное.
Что еще я помню? Город в морозном тумане (морозы были жестокие, до –400С) и люди-тени, еле-еле двигающиеся вдоль домов, обессиленные до крайности. Один неосторожный шаг, одно лишнее движение, усилие и конец… тут же на улице. Многие падали и умирали прямо на улице в разных позах. Везде трупы, завернутые в одеяла, простыни, на санках и без них. Трупы по всему городу. К ним привыкли и воспринимали без содрогания, на это просто не было сил… Ситуация осложнялась еще и тем, что фактически остановилось отопление домов, водопровод и канализация также бездействовали.
В дни блокады мы с моей мамой, Лебедевой Прасковьей Ивановной, работали в Петропавловской крепости, в мастерских по пошиву одежды, обслуживающих Ленинградский и Северный фронты. По дороге на работу много я видела на своем пути обессиленных, умирающих, замерзших людей. Некоторые случаи врезались в память на всю жизнь, и даже сейчас вспоминаю о них с содроганием.
Мы жили на улице Войнова (сейчас – Шпалерная), в двух кварталах от набережной Невы. Вместе с мамой шли на работу до Литейного проспекта, там переходили на набережную Кутузова и далее через Неву по льду на другой берег до Петропавловской крепости. Был жгуче-морозный день. Проходя мимо одного из домов по набережной Кутузова, мы услышали плач ребенка. На ящике с песком (такие ящики стояли на улицах, на случай тушения «зажигалок» и бомб) лежал маленький ребенок в белом кружевном конвертике и плакал. Видно, его только что вынесла и положила мать… Когда шли обратно после работы, этот конвертик лежал там же, но уже никто не плакал.
В другой раз, где-то в этом же месте, поскользнулся старичок. Он сидел на тротуаре. Одна нога была вытянута, другая согнута в колене. Одной рукой он опирался на трость, силясь подняться, другую протянул к людям, прося о помощи. Но люди-тени шли мимо, как будто не замечали. Проходящие не могли помочь не потому, что не хотели или были жестоки, а потому, что сил у всех было настолько мало, что если бы попытались помочь встать другому, то свалились сами замертво тут же или придя домой. Помогали военные, но в этот момент их не оказалось рядом. И когда мы с мамой еле шли домой обратно с работы, этот старичок сидел все в той же позе, но уже мертвый. Трупы убирали по утрам…
Умирали многие, кто жил в блокадном городе, но больше всего те, кто получал 125 г хлеба в зимние месяцы. Это были старики, дети, женщины и больные люди. Это смертники, которые были обречены на мучительную голодную смерть в блокадном городе.
До наступления тепла санитарные бригады открывали квартиры, где в живых не оставалось ни одного человека. Матери, которые жалели своих детей больше, чем себя, и давали им еды чуть больше, умирали первыми. После смерти взрослых дети ходили голодными, пока не сваливались замертво в каком-нибудь углу. Трупы выносили из квартир, складывали во дворе штабелями, как дрова. Увозили по утрам и сжигали в печах.
Помню, уже весной, девочку лет 10, со старческим, сморщенным личиком, полным страдания, просящей подаяние в булочной. Видимо умерли все взрослые, карточки потеряла. На моих глазах какая-то женщина подала ей крохотный кусочек хлеба, оторвав от своего мизерного пайка.
Но встречались и исключения. Однажды в булочной я обратила внимание на мужчину лет 35 с бородкой и благообразным видом. Лицо его было поцарапано, глаза блестели. Народу в булочной было мало. Одна женщина брала свою пайку хлеба. Как только она взяла её, мужчина бросился к ней, вырвал хлеб и затолкал себе в рот. Женщина бросилась на него, царапала, била его сухим кулачком, а он ничего не замечал, стоял молча и жевал. Он весь был во власти черного хлеба.
Трудно осуждать таких людей. Ведь чувство голода было невыносимым. Это была пытка, которую не каждый мог вынести. Люди становились безумными».
Все эти истории имеют место быть, потому что на их фоне только яснее видно благородство других жителей Ленинграда. Самое страшное, что такие душераздирающие истории можно услышать в каждой семье, пережившей блокаду.
27 января 1944 года – день ленинградского Дня Победы. Город-герой отстоял своё право на жизнь и существование! Ленинградцы выстояли, вытерпели, но какой ценой это далось! Суметь выжить в блокадном городе, сохранив человечность, было уже подвигом.
К сожалению, мамы уже нет рядом со мной. Она ушла в 2017 году, и сейчас осознаю, что о многом так и не спросила у неё. Наверное, жалела, боялась за нее. Потому что и спустя годы, ей тяжело давались воспоминания о тех кошмарных событиях. Уже в мирное время у нее оставался страх от гула пролетавших самолетов и звуков сирены. Через всю жизнь она пронесла трепетное отношение к хлебу, не могла смахнуть и крошку хлебную со стола, никогда не выбрасывала продукты, корочкой хлеба всегда подбирала остатки пищи с тарелки. Я до сих пор не могу осознать, как ей, хрупкой девочке, девушке, удалось вынести все те ужасы, выпавшие на её долю?
Как ленинградцы смогли это – жить, работать, учиться, дружить, выстоять, не сдаться и ПОБЕДИТЬ!?
Их подвиг навсегда в истории и в сердце. А мы свою благодарность можем выразить только тем, что будем помнить сами и расскажем будущим поколениям о подвиге ВЕЛИКОГО ГОРОДА, и его жителей – НАСТОЯЩИХ ГЕРОЯХ!
